Город под кожей - Страница 19

– Нора Хильдебрандт, – пояснила Роза Скарлатти, – первая татуированная женщина, которую увидела Америка. Дочь Мартина Хильдебрандта, тату-мастера, эмигрировавшего из Германии. Его слава достигла расцвета в годы Гражданской войны. Он переезжал от лагеря к лагерю, делая татуировки солдатам обеих армий. В свободное время, очевидно, колол тату дочери. Судя по всему, опасался, что другие сочтут это странным или, наоборот, недостаточно удивятся, поэтому выступал со сцены с придуманной историей о пленении индейцами сиу. Мол, краснокожие заставили его покрыть татуировками все тело дочери, каждый день нанося новую, и так целый год, пока не набралось ровно 365 штук. А потом взяли и отпустили.

– Красивая легенда, – поддакнула Мэрилин.

– Красивая. Любому человеку нужна своя легенда. Необязательно правдивая. Может, присядешь, расскажешь, что привело тебя ко мне?

Мэрилин опустилась на шаткое кресло-кровать болотного цвета. Мысли лихорадочно бегали. Находясь в одном помещении с этой подтянутой благодушной седовласой дамой в вельветовых брюках и кашемировом свитере с длинными рукавами и вырезом под горло, девушка нервничала, представляя себе, что под одеждой хозяйки квартиры скрывается целый ковер из блестяще выполненных, навязчивых татуировок, в некотором смысле обыкновенных (змей, пылающих черепов, танцующих дев, хищных птиц, пиратов, но – насколько ей было известно – не карт) и в то же время особенных – текучих, нешаблонных, импульсивных.

Она видела их на снимках в интернете, с которых смотрела другая Роза – намного моложе, разной степени обнаженности, более фигуристая, нахальная, сумасбродная. В татуировках Розы сквозила также некая незавершенность, во многих местах кожа оставалась нетронутой. Мэрилин вдоволь насмотрелась фотографий человеческих тел, покрытых рисунками как костюмом для подводной охоты – от шеи до лодыжек, от кисти до кисти. Роза заметно от них отличалась. Ее тату группировались вокруг определенных зон – ног, груди, правой руки, в то время как спина, ягодицы и левая рука оставались девственно-чистыми. Асимметрия создавала эффект работы, остановленной на полпути, словно сообщая: мастер вовсе не потеряла интерес к делу, а лишь остановилась на время в ожидании новых идей, место для новых решений и вдохновения еще есть.

Мэрилин Дрисколл была довольна, что Роза не выставляет свои татуировки напоказ. Это говорило о сдержанности, отношению к картинкам на теле как к личной тайне. На людях Розу можно было принять за школьную учительницу на пенсии, но в замкнутом помещении и обнаженном виде она предстала бы в совершенно ином облике.

– Я готовлю учебный материал о татуировках и татуировщиках, – сказала Мэрилин, пытаясь выдать себя за наивную студентку.

– Материал, говоришь?

– Ага.

– Ты хотела бы сделать себе тату?

– Вообще-то нет.

– А чего так?

– Боюсь, потом пожалею.

– Ну, пожалеешь, и что? В этом весь смысл тату. Принимаешь решение, и если потом выясняется, что сделала промашку, примиряешься с последствиями, берешь на себя ответственность, никого не обвиняя. Такова жизнь. Или я не права?

– Так-то оно так, – согласилась Мэрилин. – Но только когда человек сам решает, делать ли себе татуировку.

– А вот это уже интересный разговор, – просияла Роза. – Татуировки по принуждению? Древняя, постыдная традиция.

– Правда?

– А как же. Греки и римляне заранее выкалывали на лбу рабов фразу: «Я – беглый раб». С такой наколкой далеко не убежишь. Вот хитрецы, а? Ну и нацисты, конечно. Байкеры на теле непокорных девчонок иногда выкалывают: «Я – собственность такого-то и такого-то». В Индии до времен Британской империи осужденным делали татуировку их преступления: пьянице – бутылку, прелюбодеям – хер с яйцами. Думаю, что когда существует угроза наколки, еще есть резон, а когда тату уже сделана, какая разница? Можно пить и прелюбодействовать сколько влезет. Репутация уже налицо, остается ее укреплять. Есть также преступники, которые сами себе делают наколки, чтобы увековечить свои дела. У них это вроде знаков различия. А уж что вытворяют чертовы русские, я вообще говорить не хочу.

Мэрилин почувствовала на себе взгляд профессионалки – пристальный, не раздевающий, но покрывающий ее тело воображаемой каллиграфией и картинками.

– Ты уверена, что не дашь себя уговорить на татуировочку?

– Нет-нет.

– Ладно, – отступилась Роза. – По крайней мере, ты не делаешь вид. Некоторые приходят и пытаются влезть в доверие, предлагая, чтобы я над ними поработала. Мне без разницы. Я люблю говорить о своем ремесле, особенно с молоденькими девушками, так что не подумай – я не в обиде. Вдобавок я отошла от дел.

Роза рассмеялась, как шутке, которую повторяла такое количество раз, что та перестала забавлять кого-либо, кроме нее самой.

– Почему?

Роза поднесла сигарету к губам, и только тут Мэрилин заметила набухшие узлы на суставах длинных тонких пальцев.

– Отчасти по состоянию здоровья. Артрит кистей, проблемы с запястным каналом, руки начали дрожать. Есть и другой грустный факт: многие молодые люди не желают заказывать татуировки старухе. Им подавай кого-нибудь их возраста и племени. Однако самая главная причина в том, что район, где находился мой салон, джентрифицировали.

Роза выплюнула последнее слово как синоним морального вырождения или умышленно нанесенного себе увечья.

– Арендную плату все поднимали и поднимали. Вокруг меня начал селиться всякий яппи-сброд. Для старых ремесел не нашлось места. Всех выкурили. Как крыс.